РУССКІЙ ХУТОРЪ. Признаніе въ любви. Новелла. Валентина Сологубъ
Умираетъ Богатырь… Великій Богатырь – Православная Русская Цивилизація! Жила болѣе тысячи лѣтъ, а теперь, буквально за полтора десятка годинъ, измученная нежитью, исчезаетъ. Даже при большевистскомъ режимѣ она была – скрытно, тайно, не свободно, но была! Были комиссары, былъ атеизмъ, было богоборчество, былъ красный терроръ – а она вопреки всему была! Какъ невидимый градъ Китежъ.
Было Россіи жутко и страшно, горе, кровь, слезы, «слава КПСС!», Ленинъ въ мавзолеѣ, Сталинъ на трибунѣ – а она была! Она была во всёмъ – въ природѣ, въ людяхъ, въ архитектурѣ городовъ, въ деревенскихъ избушкахъ, сельскомъ ландшафтѣ, въ густыхъ лѣсахъ, въ поляхъ, шумящихъ желтыми колосьями, въ журчаніи весеннихъ ручейковъ, въ разливѣ Волги – она была! Неуловимо, скрытно, потаенно, и всё равно чуяло её сердце: ощущалась она въ русскихъ лицахъ, деревенскихъ платкахъ, въ переливахъ русскаго говора, въ построеніи русской рѣчи. А теперь умираетъ.
У-ми-ра-етъ! Какъ Великій Богатырь, котораго, пока онъ отдыхалъ, уставшій отъ сраженія, тайно связали предатели-подданные, жившіе и укрывавшіеся подъ его дланью. И когда его войско – его вѣрное войско? – захмелѣло отъ свободы, предатели его связали. Эти пигмеи буравятъ его, какъ кровососы, пьютъ изъ него кровь, выкачивая изъ его нѣдръ природные, жизненные соки. Кромсаютъ его тѣло на куски, бросая на съѣденіе ближнимъ и дальнимъ шакаламъ. Снимаютъ съ него драгоцѣнные доспѣхи – шлемъ, латы – всё, что защищало его отъ вражескихъ ядовитыхъ стрѣлъ. Грабятъ его закрома, грабятъ его несмѣтныя богатства. И пьютъ, пьютъ, пьютъ его кровь…
А тѣ, кто долженъ ему служить? Что съ ними, гдѣ они? Да здѣсь же, рядомъ. Только одни пытаются договориться съ его убійцами, другіе дѣлаютъ видъ, что ничего не замѣчаютъ, надѣясь, что всё само собой утрясется, третьи дѣйствительно ничего не замѣчаютъ, радуясь, что «на развалѣ» смогли по дешевкѣ пріобрѣсти ворованные крохи, пятые тоже спѣшатъ не упустить свое, участвуя въ мародерствѣ...
Спасать надо нашего Великана, отогнать и прихлопнуть тѣхъ, кто присосался къ его ранамъ. Окропить его надо сначала водой мертвой, чтобы упали оковы, срослись раны, а потомъ живой, - чтобы опять всталъ Богатырь въ свой исполинскій ростъ, чтобы поднялъ свою могучую длань и укрылъ насъ отъ вражьей нечисти… Анъ, нѣтъ, мы съ этой нечистью договариваемся, чуть ли не торгуемся, упрашивая её не такъ сильно сосать кровь, чуть помедленнѣе, поделикатнѣе, чтобы не такъ больно было, чтобы подольше протянуть… А нечисть та всё больше и больше вонзаетъ свои ядовитые клыки…
И вотъ уже нѣтъ русскихъ городовъ. А вмѣсто нихъ стоятъ безформенныя, уродливыя сооруженія, напоминающія то ли гипертрофированные груды стеклопосуды и искореженнаго металлолома, то ли разлапистыхъ, агрессивныхъ монстровъ съ башнями-рогами, угрюмо буравящими кровавое предзакатное небо, готовыхъ всё пожрать съ окружающаго пространства, то ли безликіе, похожіе другъ на друга вавилонскіе дома-тюрьмы, неотвратимо нависающіе надъ народомъ…
Нѣтъ уже и русскихъ деревень. Смотрятъ эти калѣки на міръ Божій подслѣповатыми – гдѣ забитые досками, а гдѣ съ выбитыми стеклами, – черными провалами оконъ-глазищъ. Остались отъ русскихъ селъ и деревень полусгнившія, завалившіяся на бокъ крестьянскія избы… Не одно поколѣніе тамъ жило: рожало дѣтишекъ, оплакивало отошедшихъ въ міръ иной стариковъ, христосовалось на Пасху, балагурило колядками, пекло жаворонковъ на Благовѣщенье, пряло пряжу, ладило сѣдла и хомуты на лошадей, правило сѣнокосилки и заводило трактора, доило коровъ и молотило зерно, заваливало погреба картошкой и овощами… А теперь черными глазами пялятся деревни, пугаютъ воронъ растрепанными крышами развалившіеся избенки. И ни единой души на многіе километры, какъ послѣ нашествія супостатовъ или чумы-холеры. И такъ чуть ли не по всей Россіи, на разные концы развертывается тоскливая картина, что въ Костромской, что во Владимірской, что въ Ивановской земляхъ…
А вотъ, казалось бы, совсѣмъ далеко, на другомъ краю нашей, Богомъ данной, Россіи – тамъ, гдѣ растетъ виноградъ и цвѣтутъ абрикосы, тюльпаны и розы…
Есть на Кубани, на границѣ съ Адыгеей, казачья станица подъ названіемъ Русскій хуторъ. Тянется онъ въ отлогѣ горы, обрываясь на крутомъ оврагѣ. Потомъ мостъ черезъ рѣчку, и опять крутится спиралью каменистая дорога, прилѣпляясь къ стремящемуся въ высоту взгорью. Стоятъ казачьи дома – всѣ въ залитыхъ солнцемъ цвѣтущихъ садахъ. Былъ здѣсь когда-то многолюдный казачій хуторъ, съ богатыми подворьями, съ густыми садами, гдѣ растутъ и персики, и грецкіе орѣхи, и тонкоствольныя деревья, пересыпанныя золотыми шариками алычи… Увидѣть такой хуторъ, гдѣ прямо у порога дома стоитъ необхватное грецкое дерево, пріѣзжему изъ срединной Россіи просто диво. Да здѣсь всё диво, земля родитъ, какъ волшебная: изъ голой палки, которую вечеромъ воткнули въ землю, наутро вырастетъ кизиловое дерево… Нѣсколько десятковъ домовъ было на этомъ хуторѣ, даже въ совѣтское время онъ процвѣталъ, утопая въ яблоневыхъ и грушевыхъ садахъ. Здѣсь крупнѣйшій совхозъ былъ, изъ мѣстныхъ яблокъ знаменитый сидръ изготовляли, солоноватый, шипучій, въ такихъ же бутылкахъ, какъ шампанское.
А теперь идешь по дорогѣ, переходишь изъ двора во дворъ – ни души! И дѣйствительно, будто вымерла въ этихъ мѣстахъ душа, внезапно оставивъ, какъ при нагрянувшей бѣдѣ-катастрофѣ, мѣсто своего обитанія. Бери, что хочешь. Вотъ кѣмъ-то забытый, прислоненный къ дереву ухватъ. А на лавкѣ подъ навѣсомъ лѣтней кухни выстроились въ рядъ горшки, отсвѣчивая на солнцѣ глянцевыми боками. А на печкѣ утюгъ стоитъ, тотъ, которымъ гладили еще занавѣски и юбки бабки и прабабки, жившія въ Царское время, раздувая въ нёмъ раскаленные угольки. А въ красномъ углу всё еще висятъ потускнѣвшія иконы, ухоженныя вышитыми и кружевными рушниками.
Бумъ! – что-то глухо шлепнулось рядомъ. Шуръ-шуръ-шуръ и затихло… Это спѣлое яблоко упало, откатилось въ траву и замерло. Идешь среди алычовыхъ деревьевъ, усыпанныхъ свѣтящимися шариками, будто попалъ на сказочный праздникъ – вотъ-вотъ выскочатъ изъ-за деревьевъ казаки да пустятся въ плясъ. Нѣтъ, не выскочатъ. Нѣтъ уже казаковъ, вымерло мѣсто, замерло здѣсь всё на вѣка. Созрѣютъ ягоды и упадутъ въ землю – тихо, неслышно, только земля потомъ ими покроется, въ сумеркахъ золотиться будетъ, словно накрытая драгоцѣнною ризою.
Набѣжалъ вѣтеръ: покъ-покъ-покъ – орѣхи посыпались… И опять тишина. И вдругъ гдѣ-то рядомъ, за спиной какъ вздохнуло что-то: шу-у-ухъ-шу-у… и опять затихло. Это стѣна саманнаго дома осѣла: тихо, мягко, совсѣмъ не жалуясь, значитъ, такъ надо, срокъ пришелъ – осыпалась, и нѣтъ стѣны, только аккуратный холмикъ среди травы лежитъ. Пойдутъ дожди, размоютъ этотъ холмикъ, размоютъ этотъ домъ, хранившій въ себѣ чью-то жизнь, какъ размыли за эти годы и многіе другіе, унесшіе съ собой память о своихъ владѣльцахъ. Вѣками здѣсь жили казаки, строились, обихаживали землю, очеловѣчивали природу, объѣзжали коней, уходили на войну… А теперь покроютъ человѣческія радости и заботы вѣтви деревьевъ, зарастутъ они высокой по поясъ густой травой и какъ не бывало ихъ. Разрушенные дома не наносятъ вреда природѣ, казаки изъ самана ихъ строили: солома да глина, она легко въ землю уходитъ, какъ и человѣкъ: изъ земли взятъ, въ землю отыдетъ… И такъ цѣлая цивилизація…
Недалеко отъ домика, у кромки лѣса виднѣется одинокая могила съ крестомъ, табличка проржавѣла, только видно «Елиза»… Эту Елизавету въ сорокъ второмъ году нѣмцы разстрѣляли, когда обнаружили у нея мальчишку-солдата, онъ изъ окруженія выбрался, пришелъ въ свои мѣста. Вывели её истерзанную, а рядомъ ея казачка, съ ногой, замотанной кровавыми тряпками, поставили. Посмотрѣли они на небо, на золотые шарики, на грецкіе орѣхи – и всё, такъ съ голубымъ небомъ во взорѣ ушли въ Царство Небесное. На томъ мѣстѣ ихъ потомъ казаки и похоронили. А болѣе здѣсь нѣтъ никого. Покинули казаки хуторъ, осиротѣло мѣсто, только Елизавета съ солдатомъ-казачкомъ подъ крестомъ, осѣняемые лапчатыми вѣтвями орѣшника, навѣчно остались…
Шуръ-шуръ-шу-у-у… и опять тишина. Всё цвѣтетъ, заливается птицами, даетъ плоды. Ослѣпительное, горячее солнце пронизываетъ каждую вѣточку, каждую травку. А нѣтъ человѣка, не слышно его голоса, смѣха, походныхъ да свадебныхъ пѣсенъ – и всё будто онѣмѣло, мертвое. Страшно видѣть природу, покинутую человѣкомъ. Кажется, что и самой природѣ безъ него тоже одиноко и страшно: шуръ-шуръ-шуръ-шу-у… И опять заснула…
Проснись, Россія, милая Россія, проснись! Встань, воскресни, Богатырь! Взгляни на насъ, Господи, созданіе Твое, потщися, погибаемъ!
Валентина Сологубъ,
членъ Союза Писателей Россіи
Москва – Тамбовская глубинка,
14.02.06 – 19.01.07,
Крещеніе Господне
